«Особенности источников Нового времени России»

В истории нет незначимого или малозначимого периода. Каждый период оставил миру нечто, свойственное только ему, внес то, без чего невозможен и сегодняшний мир [1]. Древние культуры закладывали основы мира культуры, а более поздние — переосмысляли эти основы, создавали новое качество и никогда не исчезали бесследно: даже самое незначительное явление в истории культуры находит свое выражение в том, что возникло после него и на его основании. Так, в Европе античность дала начало всему, что в той или иной мере присутствует в каждом проявлении культуры нашего времени и особенно остро переосмыслялось в эпоху Возрождения и в XVII веке. Если Ренессанс “открыл” для себя через античность величие и ничтожество человека, ощутил восторг перед неисчерпаемостью мира, сделал попытку отойти от всепроникающего влияния религии, создал доселе непревзойденный идеал человека, то XVII век — источник того, что составляет сущность современности. Недаром с него начинается период, носящий название Нового времени. Мы не можем сказать, что мир знал совершенно счастливые времена: каждое из них трагично по-своему, поскольку каждая эпоха — столкновение прошлого и будущего. В этом и заключена сущность настоящего. Возрождение стало вехой, когда все, что было темного в эпоху средневекового прошлого, встретилось с новым взглядом на мир, взглядом светлым, похожим на взгляд проснувшегося юного человека, который осознает, что он в силах создать сам свой новый день. Казалось бы, этот оптимистический образ должен был победить и утвердить в мире богоподобного человека, деятельного, нравственного, талантливого, человека, продолжающего искать единство истины, добра и красоты. Но так не случилось. XVII век — время осознания того, что идеал Ренессанса не только остался недостижимым, но и потерпел крушение.

Новые экономические отношения — капиталистические — устанавливались в мире болезненно, влекли за собой множество жертв и вызвали сами по себе мощную волну реакции на иной способ зависимости, характерный для Нового времени [1]. Основная масса населения оказалась между молотом и наковальней: с одной стороны — еще существующие сеньоры, владельцы земель с их поборами, с другой — буржуазия, отчуждающая эти земли в свою пользу (так называемое “огораживание”). Люди остаются разоренными, без средств существования. Наиболее ярко этот процесс шел в Англии, но и в других европейских странах, развиваясь в разных формах, он вызвал бурные крестьянские бунты и войны. Так, в Англии на этой почве вспыхивает буржуазная революция с диктатурой Кромвеля (1599—1658), многочисленными казнями и следующей за ними очередной волной несправедливостей. Во Франции аристократы организуют Фронду, пытавшуюся противостоять власти короля; в Германии разражается невиданная до тех пор по масштабам жестокости и уничтожения собственного народа Тридцатилетняя война (1618—1648), которая была для дворянства поводом расправиться с непокорными крестьянами. В результате этой войны население Германии сократилось почти на десять миллионов человек.

Но в то же время в XVII веке расцветает мануфактурное производство, создавшее новые способы организации трудового процесса, появился наемный труд, сформировались первые крупные капиталы. Конечно, они наживались путем, далеким от праведного, часто путем колониального порабощения новых территорий мира, но ни одно движение мирового процесса к усовершенствованию не проходило умиротворенно. Новые процессы поставили страны Европы в неравное положение: одни имели колонии, другие — нет, в одних установился буржуазный строй (Англия, Голландия), в других — еще более укрепились феодальные отношения (Испания, Германия).

После той системной целостности, которую представляла античная культура, после двойственности средних веков и Возрождения XVII век демонстрирует некую множественность, когда можно говорить уже не о культуре, а о культурах: настолько различны пути, формы, способы осуществления общих тенденций этого времени. Один только взгляд на формы организации общества покажет, как непохожи они друг на друга: катаклизмы буржуазной революции и диктатуры Кромвеля в Англии соседствуют с абсолютной монархией, поддержанной буржуазными слоями во Франции, рядом с ними истерзанная Тридцатилетней войной, но не ставшая единой, не поднявшаяся на более высокий уровень феодальная Германия, буквально из пепла поднимающая осколки своей культуры. Таким образом, даже новый класс— возникающая буржуазия разных стран неодинакова в своих действиях.

Для XVII века драматизм столкновения нового со старым усилен религиозными противоречиями, которые выливаются в неоднозначное, чреватое множественными человеческими жертвами, покалеченными и уничтоженными судьбами явление общеевропейского характера — Контрреформацию. Она тоже продемонстрировала многосторонность и разнообразие целей, форм и методов воздействия на общество. Это и проповедь сурового аскетизма иезуитами, и — в полную противоположность — использование чувственности в религиозных обрядах; это, с одной стороны, строгое достоинство верующего гугенота, а с другой — “католическое возрождение” во Франции с его шумными инквизиторскими процессами, оканчивавшимися кострами (так, в Тулузе был сожжен философ и вольнодумец Джулио Ванини, 1585—1619). Среди причин Тридцатилетней войны в Германии присутствовал и религиозный мотив (например, испанские солдаты, действовавшие на территории Германии, так или иначе участвовали в реализации мечты своего правителя о создании мировой католической державы). На кострах инквизиции сжигались “еретические” книги, внесенные в специальный список — Индекс.

Разыгрывалась и еще одна трагедия XVII века, но сценой служил уже внутренний мир человека. “Ветер великих географических открытий, который мчал каравеллы Колумба на Запад, не утих. Но куда пуститься в путь? Человек нового времени оказался на распутье: если средние века оставили нерешенной антиномию (греч. antinomia “противоречие в законе”.— А. Б.) “человек создан по подобию бога, и бог создал для него природу, но человек отягощен первородным грехом и не может выбраться из пучины соблазнов”, то теперь на ее место встала другая: “человек свободен и равен богу, но он лишь маленькое звено в величественном механизме природы”. Эту проблему унаследовал не только XVII, но и XVIII век: “ природный строй вещей гармоничен, и место человека в нем достойно его, но этот же строй вещей бывает неумолим к людям, когда они от него отступают” [1].

От эпохи Возрождения в Новое время перешел еще один вопрос, ставший еще более острым, — “как найти каждому свое место в условиях ломки старых отношений и складывания новых, буржуазных? Как жить человеку в “нечеловеческом” мире глубоких социальных противоречий? Наивный оптимизм был поколеблен уже в эпоху Возрождения, когда Сервантес и Шекспир показали, насколько лжив и страшен мир людей их времени. Мюнцер, Мор и Кампанелла предложили лишь. утопический выход, а Лютер, Кальвин и многие другие религиозные “обновители” возложили свои упования на иллюзорное потустороннее спасение”. Этот оптимизм был также поколеблен глубоким скепсисом Мишеля Монтеня, на излете Возрождения сказавшего: “Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо — человек” . И это колеблющееся существо создает неравенство, законы, “которые всегда были для народа загадкою”, где судебные должности продаются, а приговоры оплачиваются звонкой монетой; где. отказывают в правосудии тем, кому нечем заплатить за него. С горечью он констатирует падение нравов: “Не заметно больше поступков, исполненных добродетели; те, которые кажется такими, на деле не таковы, ибо нас влекут к ним выгода, слава, страх, привычка и другие, столь же далекие от добродетели побуждения” [2].

Ответы на вопросы искали лучшие умы XVII века — Декарт, Гоббс, Спиноза, Лейбниц и другие. Может быть, именно наука сделала в XVII веке ощутимые шаги вперед: поиск был теперь не только необходим, но и реален.

В живописи появились новые жанры – пейзаж и натюрморт, жанровая живопись, индивидуальный и групповой портрет – свидетельство растущей индивидуализации художественных вкусов и интереса к внутреннему миру человека. Пейзажная живопись демонстрировала изменения в представлениях о природе и ее ценностном восприятии.