«Проблематика и поэтика «стихотворений в прозе» и.с. тургенева»

Изучение промежуточного явления «стихотворения в прозе» началось сравнительно недавно - на рубеже ХIХ-ХХ. Примечательно, что до сих среди исследователей «стихотворений в прозе» нет единого мнения о трактовке самого термина, так и о его жанровой принадлежности.

Полярными были мнения о возникновении такого слияния прозы и стиха. Например, по мнению З.Н. Гиппиус «современные беллетристы «нового типа», приближая, с великим усилием, прозу к стихам, дают нам что-то смешное, лишенное обоих очарований, - очарования прозы и, отличного от него, очарования стихов. Все искания новых форм, конечно, праведны, но, во всяком случае новая форма не найдена, и вряд ли будет найдена путем полумеханического сближения прозы и стихов». [9,69]. Противоположную точку зрения высказывала Л.В. Чернец: «Лирическое и эпическое начала не утрачивают в лиро-эпическом произведении качественной определенности, художественный эффект и основан на сочетании разных начал» [34, 11].

О неопределенности родовой и жанровой принадлежности лирической прозаической миниатюры свидетельствуют различные определения стихотворений в прозе, данные литературоведами. А.П. Квятковский не выделял стихотворения в прозе в самостоятельный жанр («средняя, промежуточная художественная форма между свободным дисметрическим стихом и прозой, произведение поэтическое по содержанию и прозаическое по форме»[15,287]). Этой же точки зрения придерживался Л. И.Тимофеев («небольшие прозаические произведения, напоминающие по своему характеру лирические стихотворения, но лишенные стихотворной организации речи и поэтому точнее характеризуемые термином «лирика в прозе».»[21,77-79]). В своей статье «Большие претензии малого жанра» Ю.Б. Орлицкий выдвигает идею о том, что "Стихотворения в прозе" - название тургеневского цикла, а не определение жанра, и что нецелесообразно выделение разных жанров внутри малой лирической прозы как единого жанрового образования, единственный дифференциальный признак которого - малый объем: «мы предлагаем объединить все разнообразие авторских форм малой лирической прозы, общим жанрообразующим признаком которой является ее относительно малый объем» [15,50]. Есть и те ученые, которые выделяют стихотворение в прозе в самостоятельный жанр. Например, Ж. Зельдхейи-Деак не только выделяет их в отдельный вид литературы («стихотворение в прозе является совершенно особым жанром, в котором характерные черты прозы и поэзии сочетаются гораздо более органично и сложно»), но и обозначает его некоторые признаки (синтаксические повторы, параллелизмы, образующие в некоторых случаях рефрены, кольцевую композицию, анафоры, звуковая организация, миниатюрность формы, краткость текста, автономность) [14,188-194]. Соглашается с ней Л.А. Пушина, которая понимает под стихотворением в прозе «самостоятельный литературный жанр, использующий для выражения поэтического замысла возможности, свойственные как прозе, так и поэзии»[25, 6].

Обобщенный вывод, который применим на сегодняшний день, дал М.Л. Гаспаров: «Лирическое произведение в прозаической форме; обладает такими признаками лирического стихотворения, как небольшой объем, повышенная эмоциональность, обычно бессюжетная композиция, общая установка на выражение субъективного впечатления или переживания, но не такими, как метр, ритм, рифма»[6, 205]. С обобщающей частью - «лирическое произведение в прозаической форме» - соглашается В.И. Тюпа, так же выделяющий стихотворение в прозе в отдельный жанр[20, 253]. Однако критическому разбору с его стороны подвергаются последующие компоненты гаспаровского определения - признаки жанра. Исходя из его работы, можно выделить следующие черты стихотворений в прозе: небольшой размер, наличие особого - лирического - события, отсутствие рифмы и метра, но присутствие ритма, наличие сюжета, иногда в рудиментарной форме.

Таким образом, несмотря на возрастающий с каждым годом интерес к явлению жанра стихотворения в прозе, можно сказать, что вопрос об однозначном определении, как жанра, так и его особенностей остается открытым.

В русской литературе основателем жанра стихотворений в прозе можно назвать Ивана Сергеевича Тургенева, обозначившего жанр своих поэтических миниатюр как «Стихотворения в прозе».

В 1877 году Тургенев приступил к созданию цикла произведений, объединенных названием «Стихотворения в прозе». По воспоминаниям друга поэта М. М. Стасюлевича, публициста и редактора журнала «Вестник Европы», сам Иван Сергеевич отзывался о цикле так: «…нечто вроде того, что художники называют эскизами, этюдами с натуры, которыми они потом пользуются, когда пишут большую картину»[17, 445-463].

Первые черновые записи стихотворений 1877 - 1879 годов находятся в одной из тетрадей автографов Тургенева. В ней они еще не организованы в единый цикл, а разрозненно вкраплены отдельными сюжетами между другими произведениями, созданными в основном в середине и во второй половине 1870-х годов. Оглавление, указанное на первом листе тетради, создано самим Тургеневым. Им же определено первоначальное название цикла - "Posthuma", что в переводе на русский означает "Посмертные". По всей вероятности, отмечает академик М.П. Алексеев, по задумке писателя произведения подлежали опубликованию только после его кончины. Позже автор меняет его на «Senilia» (от лат. «старческие размышления»), подчеркивая тон цикла - меланхолические раздумия о прожитой жизни. В конце концов, по свидетельству М.М. Стасюлевича в письме А.Н.Пыпину, литературоведу и академику, Тургенев приходит к ныне существующему заголовку «Стихотворения в прозе».

Восемьдесят три стихотворения были написаны в период с 1877 по 1882 год. Некоторые из них Тургенев пытался выделить в разделы, которым дал названия «Сны» и «Пейзажи». Здесь же, в черновиках, можно найти определение цикла стихотворений в прозе: «Стихотворения без рифмы и размера»[1, 454]. Переписанные с черновиков в беловую тетрадь стихотворения были пронумерованы и записаны в определенном порядке; стихотворения, обозначенные в черновом списке под рубрикой «Сны», были включены в общий хронологический ряд с подзаголовком «Сон», так же как и «Морское плавание» с подзаголовком «Пейзаж». Стоит отметить, что на сегодняшний день беловая тетрадь Тургенева представляет собой как культурную, так и историческую ценность для исследователей творчества Ивана Сергеевича, его читателей. Она является единственным полным циклом «Стихотворений в прозе», составленным самим Тургеневым в той последовательности, какой представлялась ему в то время наиболее совершенной. Здесь же можно проследить работу мастера стилистического характера: краткое описание какого-либо реального события из жизни обрастало фразами, сообщающими стихотворению особое настроение и глубокое смысловое обобщение. Несмотря на это, план и композиция каждой миниатюры почти не менялись, все они представлялись автору замкнутым и единым художественным целым.

Пятьдесят одно стихотворение было издано в декабрьском выпуске журнала «Вестник Европы» за 1882 г. На просьбу Стасюлевича опубликовать оставшиеся миниатюры, Тургенев ответил отказом, ссылаясь на то, что часть из них «характера автобиографического, то есть неудобного к публикации»[1, 455]. В связи с этим, оставшиеся рукописи «Стихотворений в прозе» были напечатаны только в 1931г под редакцией Б. В. Томашевского отдельным изданием [32, 131]. В этом издании впервые объединены как те стихотворения, которые были опубликованы самим Тургеневым, так и "Новые стихотворения в прозе", найденные профессором А. Мазоном среди бумаг Тургенева, хранившиеся у наследников Полины Виардо. Таким образом, был издан полный цикл «Стихотворений в прозе».

При жизни Тургенева первая часть «Стихотворений» была благосклонно принята как критиками, так и собратьями по перу. Например, Арс. Введенский, литературный критик, отмечал, что «Стихотворения» И. С. Тургенева - действительно стихотворения, проникнутые гуманною мыслью, которая постоянно и неумолчно звучит в каждом отрывке»[4], неизвестный критик в «Новостях и Биржевой газете» писал «Многие из этих «заметок» превосходны по мысли и языку, полны поэзии и глубоко западают в душу». Особенно дорог Тургеневу был отзыв Л.Н.Толстого: «Очень меня порадовало одобрение Льва Толстого». Однако некоторые критические разборы, как подмечает М.П. Алексеев, были «тенденциозными и несправедливыми». Критик Л.Е. Оболенский с негодованием отнесся к пессимистичному характеру произведения, а так же возмутился, «неверию в будущее родной страны и родного народа»[16, 214-218]. В журнале «Стрекоза» были изданы пародии на «Стихотворения» с примечанием от редакции: «Печатая эти, не лишенные остроумия, безделки, мы смотрим на них, как на безобидную пародию, напоминающую, конечно, только заголовками и внешнею формою своею, превосходные и возвышенные мечты и сказки маститого беллетриста». Пародированные стихотворения имеют следующие названия: «Товарищ», «Прохожий», «Рассказ без названия», «Свет не без добрых людей, или Парусиновые панталоны», «Стой!», «Молитва», «Деревня» и «Русский язык» [11,3].

Другие мнения не были столь односторонними. Так, историк литературы А. И. Незеленов назвал стихотворения в прозе – «небольшими заметками, в поэтической форме». Он нашел миниатюры противоречивыми, подмечая скрытую в них проблематику: «Самые разнородные настроения духа писателя нашли здесь, как и следовало ожидать, свое выражение, свой отзвук: здесь и мрачные <.> мечты и надежды, и любовь к родине, и сомнения в русском обществе, и мысли о себе самом и своей судьбе»[11, 254]. Н.К Невзоров дал краткий обзор стихотворений, отнеся их к стихам, нежели прозе. Он выделил некоторые миниатюры, впоследствии ставшие знаменитыми, и впервые сопоставив некоторые из стихотворений с другими произведениями Тургенева или современной ему литературы. «Чернорабочий и белоручка» был сопоставлен отдельными эпизодами «Нови», основную мысль «Разговора» он в близкой формулировке нашел в «Довольно» Тургенева.

В первой половине ХХ века появляется ряд исследований, посвященных тому или иному аспекту «Стихотворений в прозе» И.С. Тургенева. Ученые пытались проследить истоки жанра в собственном творчестве писателя или указывали аналогии в русской и зарубежной литературе. Историк литературы А. Е. Грузинский предлагал искать истоки жанра стихотворения в прозе в предшествующих произведениях самого Тургенева: «в его произведениях с давних пор встречались места, очень разнообразные по тону и содержанию, которые все могли бы войти в "Senilia»[14, 470]. Например, потенциальными стихотворениями в прозе он считал некоторые отрывки из «Поездки в Полесье», «Первой любви», «Вешних вод», «Призраков» и «Довольно» [20,20]. Этот список впоследствии был дополнен другими исследователями. Литературовед Г. А. Бялый прямо утверждал, что в таких произведениях, как «Призраки» и «Довольно» «была создана форма отрывков, эпизодов, размышлений и лирических монологов, вполне законченных каждый в отдельности и связанных друг с другом единством мысли и построения»; по мнению того же исследователя, "по содержанию, стилю и тону многие стихотворения в прозе представляют собою как бы ответвление прежних крупных произведений Тургенева. Иные можно обнаружить в "Записках охотника" ("Щи", "Маша", "Два богача"), иные в любовных повестях ("Роза")[3, 316-399].

Известный русский ученый Л. М. Лотман выделяла обратную тенденцию в творчестве Ивана Сергеевича: склонность к сжатию лирического содержания в образе и слове, к упрощению, что способствовало усилению его выражения. Например, стихотворения в прозе «Щи», «Маша» можно рассматривать как лаконичную сжатую форму с концентрированной проблематикой повестей «Постоялый двор» и «Муму», рассказов из «Записок охотника».

Из образцов русской литературы предшественником называли Н.В. Гоголя и его знаменитую «Тройку», лирические картины природы в "Майской ночи"[23, 610]. С. А. Венгеров в статье "Русская Шарлотта Корде" сравнивал героиню незаконченной повести Пушкина "Рославлев" Полину с героиней тургеневского стихотворения в прозе "Порог"[4, 84.25].

Сближения же с произведениями иностранной литературы - прозаическими "Диалогами" Джакомо и «Маленькими поэмами в прозе» французского поэта Шарля Бодлера - стали традиционными в русской критике с 1880-х годов прошлого века[7, 7-12]. В свою очередь, М П. Алексеев полагал, что сопоставления отдельных "стихотворений в прозе" Бодлера и Тургенева не представляются убедительными. Общее можно проследить в отдельных мотивах произведений писателей или их жанровой близости.

В 1918 г. профессор Л. П. Гроссман опубликовал статью "Последняя поэма Тургенева", работу посвященную "Стихотворениям в прозе». Основным положением работы стало утверждение, что «Стихотворения в прозе» - это особым образом организованная философская поэма, целенаправленно разбитая автором на строфы-песни. Несмотря на кажущуюся отрывочность отдельных стихотворений тургеневского цикла, он представляет собою стройное композиционное целое[12, 109].

А.В. Луначарский в своей статье «Неизданные стихотворения в прозе Тургенева» определил жанр цикла как «своеобразный и несколько искусственный», обозначая его особенности: «сжатость, образность лирического содержания, музыкального построения прозаической фразы и музыкальной же пропорции всей композиции, является ли она совсем маленькой, в несколько строчек, или превосходит целую страницу, причем дальнейший рост размеров является уже недостатком»[12].

Во второй половине ХХ столетия и в наши дни ученые обратились к исследованию жанра Senilia.

Литературовед С.Е.Шаталов считал, что «Стихотворения» - это лишь имя собственное, название произведения, а не определение жанра», обычные жанры: рассказ, легенда, притча. Однако тексты Тургенева, «сильно спрессованные, пронизанные философской мыслью, лирически окрашенные, «нанизанные» на немногие общие мотивы и замкнутые в цикл, явно видоизменяются». Таким образом, Шаталов частично сам указывал на ограниченность собственного определения[24]. Схожий взгляд можно обнаружить в определении исследователя творчества поэта Е.А. Лимоновой, в котором отсутствует конкретизация характерных жанровых признаков стихотворений в прозе: «Тургенев прибегает к рассказам-зарисовкам, близким к жанровым картинкам, бытовым сценкам, словесным портретам, лирическим посвящениям, притчам».

В 60-ые годы был опубликован объемный труд в двадцати восьми томах «Полное собрание сочинений и писем И. С. Тургенева». Академик М. П. Алексеев впервые публикует всесторонне обобщающее исследование тургеневского цикла в текстологическом, жанровом, стилистическом и историко-литературном отношениях. В комментариях к "Senilia" М. П. Алексеев приводит различные определения ученых-тургеневедов жанра Senilia, излагает мнения о связи тургеневских стихотворений в прозе с творчеством других писателей: Плутарха, Данте, Байрона, Гёте, Гейне, Л. Аккерман, Дж. Леопарди, Бодлера, Карамзина, Гоголя, Пушкина.

Из современных авторов, посвятивших работы исследованию явления «Стихотвторений в прозе» Тургенева можно выделить следующих литературоведов и их работы: упоминаемого В.И. Тюпу, Н.М. Шанского («Стихотворения в прозе» И.С. Тургенева»), Е.Ю. Геймбух («Поэтика жанра лирической прозаической миниатюры: лингвостилистический аспект», «Слово, контекст, текст и проблемы экспрессивности «Стихотворений в прозе» И.С.Тургенева» («Как хороши, как свежи были розы.»), С.В. Галанинскую (Способы ритмизации цикла И.С. Тургенева "Стихотворения в прозе" и основные тенденции развития жанра в русской литературе конца XIX - начала XX вв.), М.С. Рыбину ("Senilia. стихотворения в прозе" И.С. Тургенева и "Гаспар из тьмы" А. Бертрана: поэтика жанра).

В целом же, несмотря на отсутствие общего взгляда, в отечественном литературоведении сложилась традиция рассмотрения стихотворения в прозе в качестве самостоятельного жанра. Подобная точка зрения изложена, как выше указывалось, в определении, данным М.Л.Гаспаровом.

В то же время в тени спора о жанровой идентичности Senilia остаются не менее важные и интересные темы для изучения проблематика цикла и его поэтика.

Актуальность темы дипломной работы связана с интересом к исследованию жанра стихотворений в прозе и заключается в попытке обобщить исследования критиков и литературоведов и вывести свое мнение.

Целью работы является рассмотреть историю возникновения жанра «стихотворения в прозе», проанализировать различные трактовки термина «стихотворения в прозе»; рассмотреть историю создания цикла «Стихотворения в прозе» И.С. Тургенева и проанализировать особенности его жанровой идентичности; выявить проблематику «Стихотворений» и аспекты поэтики цикла "Стихотворения в прозе".

В соответствии с целью исследования были выдвинуты следующие задачи:

1) Обозначить историю создания «Стихотворений в прозе»;

2) описать особенности жанра;

3) выявить проблематику цикла;

4) проанализировать поэтику цикла.

Объектом исследования является цикл "Стихотворений в прозе" И.С. Тургенева, предметом исследования является проблематика и поэтика цикла «Стихотворений в прозе». Теоретической основой послужили работы исследователей жанра "Стихотворений в прозе" Гаспарова М.Л., Кузнецовой Д.Д., Томашевского Б. В., Геймбух Е.Ю, Тюпы В.И. и других, творчества И.С. Тургенева.

Основным материалом исследования послужил текст обеих частей "Стихотворений в прозе" И.С. Тургенева.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней предпринята попытка обобщения и систематизации ранее сложившихся научных представлений об особенностях поэтики и проблематики цикла «Стихотворения в прозе».

Основой «Стихотворений» являются многолетние переживания и думы поэта о судьбах родины и русского народа, мимолетности жизни и неизбежности смерти, о взаимодействии человека и природы, о любви и дружбе. Л.А. Озеров, автор ряда книг и статей о русской поэзии, отмечал: “В сборнике имеется множество так называемых вечных тем и мотивов, стоящих перед всеми поколениями и объединяющих людей разных времен.”[13, 153-218].

В этих лирических миниатюрах писатель поднимает темы любви, природы, смерти, нравственной красоты человеческих сердец, человеческих добродетелей и пороков, душевных состояний, жизненных итогов. Вечное и мимолетное, печальное и радостное, общественное и глубоко интимное, религиозное - все это наполняет стихотворения и отражает сферу замечательных тургеневских размышлений и наблюдений над бытием человека и общества.

Философские темы превалируют в цикле. И это не случайно. Иван Сергеевич был не только поэтом, но и философом. Он изучал философию Гегеля, Шопенгауэра. Именно взгляды последнего особенно сильно повлияли на писателя и были отражены в Senilia.

Если говорить об основных направлениях философской проблематики цикла, то можно выделить следующие: темы жизни и смерти («Старуха», «Насекомое», «Конец света», «Песочные часы» и т.д.), молодости и старости, прожитой жизни («Чья вина?», «О моя молодость»); взаимоотношений человека и природы («Природа», «Собака», «Морское плавание»), одиночества и отчужденности человека в мире («Без гнезда», «Как хороши, как свежи были розы…», «Когда я один», «У-а! У-а!»), религиозная проблематика («Христос)», тема торжества жизни («У-а! У-а!», «Воробей»).

Тургенев рассматривал жизнь, как беспрерывный и мучительный обман, странную смесь глупости, злости и случайности[36, 832]. Единственной реальностью представляется смерть. Однако и бесконечное пугает его.

Рассуждения об одиночестве в этом мире, беспомощности перед смертью передаются в стихотворениях «Старуха», «Песочные часы», «Конец света». Мысль о человеческом ничтожестве становится сквозным мотивом в цикле и в каждой лирико-философской миниатюре разрабатывается с дополнительными оттенками.

В «Старухе» автор говорит о неотвратимости смерти. Поле, в котором идет в одиночестве герой стихотворения, олицетворяет жизнь. За героем неустанно идет слепая старуха – судьба, которая направляет его по этому пути, подталкивая к очевидному его окончанию – могиле. Таким образом, смерть является единственным смыслом жизненного пути. Она неизбежна, неотвратима. Тургенев описывает попытки избежать могильной ямы: «Я отвернулся от нее и пошел своей дорогой. […]И куда я ни мечусь, как заяц на угонках. всё то же, то же![…]Старуха смотрит прямо на меня - и беззубый рот скривлен усмешкой. // Не уйдешь!». Она становится единственной реальностью, смыслом жизни для человека. Неотвратимость смерти - удел человека, индивида. Судьба не зависит от человека и все попытки ее изменить тщетны. Перед вселенским миром человек случаен и ничтожен. Этим же мотивом пропитано стихотворение «Песочные часы». Герой, пребывая в одиночестве, ощущает быстротечность жизни: «День за днем уходит без следа, однообразно и быстро.// Страшно скоро помчалась жизнь,- скоро и без шума, как речное стремя перед водопадом.». Не потери существования страшится герой, он находится в жутком трепете перед неотвратимостью конца. «Мне не жаль ее, не жаль того, что я мог бы еще сделать… Мне жутко. […] И вздрагивает и толкается в грудь мое сердце, как бы спеша достучать свои последние удары».

Тоска о быстротечности жизни, страх не успеть сделать еще что то в жизни, воспоминания о молодости и осознание старости являются характеристиками еще одного сквозного мотива творчества Тургенева. Светлые воспоминания об этой радости в стихотворениях «Лазурный берег» («О царство лазури, света, молодости и счастья!»), «О моя молодость! о моя свежесть!» омрачнены «больным вздохом» понимания старости и скорого ухода из жизни в миниатюрах «Я встал ночью.» («Ах! Это всё мое прошедшее, всё мое счастье, всё, всё, что я лелеял и любил,-- навсегда и безвозвратно прощалось со мною!» ), «Чья вина?» («Хочешь ты ее узнать, эту тяжкую вину[…]?//Вот она: ты - молодость; я - старость.»).[20] В 1873 году, понимая, что похвалы и порицания его таланта мало его волнуют, «как тень, бегущая от дыма», он добавляет: «За несколько недель молодости, самой глупой, изломанной, исковерканной, но молодости - отдал бы я не только мою репутацию, но славу действительного гения, если б я был им» [20]

Предел же пессимистичных настроений, катастрофичности и неотвратимости достигается в миниатюре «Конец света» с подзаголовком «Сон». Ее мотив связан с ощущением хрупкости человеческого существования, его временности, преходящести. Стихотворение наполнено значением провидческого сна, откровения, тенденцией к мифологизации картины. Герою видится сон о том, что земля разверзлась, море обступило маленький домишко, где рассказчик с группой незнакомых людей укрылся от надвигающейся катастрофы. Тема одиночества здесь усиливается - несмотря на присутствие таких же несчастных, как и автор, он чувствует себя отщепенцем. Он и рад объединиться с товарищами, но каждый из них одинок перед лицом смерти. Здесь она предстает космической катастрофой, разрушительной силой природы: провалилась земля, море обступило уцелевший домик на круге, «оно растет, растет громадно. сплошная чудовищная волна морозным вихрем несется, крутится тьмой кромешной». Наступает конец света: «Темнота. темнота вечная!»

Наводнение, как всемирная катастрофа, представлена во многих культурах: христианской, иранской, индуистской, греческой. Вода является олицетворением природы, началом и концом всего живого. В прологе к «Вешним водам» Тургенев описывает картину водной, морской стихии -- враждебной и неумолимой по отношению к человеку: «…нет; он воображал себе это море невозмутимо гладким, неподвижным и прозрачным до самого тёмного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке — а там, на этом тёмном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуга, болезни, горести, безумие, бедность, слепота… Он смотрит — и вот одно из чудищ выделяется из мрака, поднимается выше и выше, становится всё явственнее, всё отвратительно явственнее. Ещё минута — и перевернётся подпёртая им лодка! Но вот оно опять как будто тускнеет, оно удаляется, опускается на дно - и лежит оно там, чуть-чуть шевеля плёсом… Но день урочный придёт - и перевернёт оно лодку.» [34, 255].

Тургеневский конец света изображается как трагическое разрушение мироздания, абсолютное торжество хаоса и стихии. Писатель акцентирует внимание на психологическом состоянии человека в критический момент («Ужас леденит наши сердца»), на специфику его мировосприятия («Это небо – точно саван», «Умер воздух, что ли?» ), на всепоглощающих жутких ощущениях, охватывающих весь мир («Это земля завыла от страха… Конец ей! Конец всему!», «Темнота… темнота вечная!» )Однако трагичность картины гибели земли и всего живого отчасти нейтрализуется мотивом пробуждения героя от кошмара, авторской жанровой номинацией «сон», вынесенной в подзаголовок текста.

ПСИХОЛОГИЗМ УНЫНИЯ, ОТЧАЯНИЯ ТУРГЕНЕВ СВЯЗЫВАЕТ С ОТРИЦАНИЕМ ВЫСШЕГО РАЗУМА ВСЕЛЕННОЙ. ЕГО ТОМИТ И УГНЕТАЕТ БЕЗДУШИЕ КОСМОСА, МАТЕРИ ПРИРОДЫ, БЕЗУЧАСТИЕ К СУЕТНОЙ ЛИЧНОСТИ, ВЫЗЫВАЕТ ЧУВСТВО СМЕРТЕЛЬНОЙ ТОСКИ И ОТЧАЯНИЯ. «Я ТОТЧАС ПОНЯЛ, ЧТО ЭТА ЖЕНЩИНА – САМА ПРИРОДА, - И МГНОВЕННЫМ ХОЛОДОМ ВНЕДРИЛСЯ В МОЮ ДУШУ БЛАГОГОВЕЙНЫЙ СТРАХ». ТО ЕСТЬ ПОНЯТИЕ ПРИРОДЫ И СТРАХА, ПУСТЬ БЛАГОГОВЕЙНОГО, СТАНОВЯТСЯ ПОНЯТИЯМИ ЕДИНОГО РЯДА. ЕЕ ГОЛОС БЫЛ ПОДОБЕН «ЛЯЗГУ ЖЕЛЕЗА», ТАКИМИ ЖЕ СТАЛЬНЫМИ БЫЛИ ЕЕ МЫСЛИ ОБ УНИЧТОЖЕНИИ СВОИХ СОЗДАНИЙ:

Как известно, на мировосприятие И.С.Тургенева проблемы взаимоотношений человека и природы существенное влияние оказали философские сочинения французского мыслителя XVII в. Блеза Паскаля. Писателю родственны представления Паскаля о трагической мимолетности человеческого существования в сравнении с бесконечной, вечной и безразличной к нему природой. «Так что же есть человек в природе? Ничто по сравнению с бесконечностью, все по сравнению с небытием, середина между ничто и все» размышляет Паскаль [24,133]. «Червяк» («Мои деревья»), «копошащаяся козявка» («Разговор»), «рассыпанный прах» тела («Когда меня не будет») – такими определениями отвечает ему Тургенев в своих произведениях. Писателем утверждается мысль о хрупкости, непрочности человеческой жизни. Он противопоставляет вечность и величие природы мгновенности и призрачности человеческого существования.

В ответ на лепетание человека о его превосходстве над всеми остальными существами (стихотворение «Природа») она отвечает: «Все твари мои дети [.], и я одинаково о них забочусь - и одинаково их истребляю […].Я не ведаю ни добра, ни зла. Разум мне не закон - что такое справедливость? Я тебе дала жизнь - я её и отниму и дам другим, червям и людям…мне всё равно…». Таким образом, жизнь любого живого существа ценна и тождественна. Этой идеей пронизаны стихотворения «Собака» и «Морское плавание».В стихотворении «Собака» человек и животное оказываются родными существами перед лицом смерти, окончательного разрушения. Человек, обладающий самосознанием, понимает трагическую участь всего живого на земле, а собака «немая, она без слов, она сама себя не понимает.» Перед лицом стихии – «злой и неистовой бури», несущей смерть и разрушение, – герой как бы утрачивает свою «самость», личное начало, отличающее человека от животного: «Нет! это не животное и не человек обмениваются взглядами… Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга». Утрата человеческой обособленности, выделенности приносит герою обостренное понимание, чувство природы, постижение ее сути в различных своих проявлениях: «Она немая, она без слов, она сама себя не понимает – но я ее понимаю».Но «одна и та же жизнь жмется пугливо к другой». Человек и животное объединены не только страхом перед стихией, в них обоих «горит и светится тот же трепетный огонек» - жизнь. И уже неважно в ком именно горит этот огонь; объединенные болезненным стремлением существовать, человек и животное ощутили родство и радость от него.

То же единство прослеживается в миниатюре «Морское плавание». Два пассажира: человек и маленькая обезьянка, привязанная к одной из скамеек палубы, пассажиры корабля, находятся в тумане посреди моря, «неподвижной скатерти свинцового цвета». Два существа находятся посреди водной пустыни, объединенные томительным страхом перед морской стихией. Автор ставит рядом человека и животное, чтобы подчеркнуть различие, но одновременно и родственность героя и животного. Рассказчик подчеркивает его близость, подобие человеку: у обезьяны не лапка, а «рука»,«ручка», «грустные, почти человеческие глазенки». Эти двое объединены не только страхом, но и радостью при встрече друг с другом. Теперь герой и обезьяна существуют не по отдельности на судне, Тургенев вводит местоимение «мы» («и погруженные в одинаковую, бессознательную думу, мы пребывали друг возле друга, словно родные»), «нас» («Снотворной сыростью обдавал нас обоих неподвижный туман»). Подчеркивая ничтожность существ перед создателем, Тургенев говорит о родстве и единстве всего живого перед природой. « Все мы дети одной матери».

Посредством темы смерти и взаимоотношения человека и природы раскрывается еще одна важнейшая проблематика цикла: тема одиночества. В миниатюрах Тургенева тема одиночества достаточно часто раскрывается посредством мотива «другого». Так, в стихотворении «Голуби», перед героем предстает картина, как перед надвигающейся бурей один голубь спасает другого: «Но под навесом крыши, на самом краюшке слухового окна, рядышком сидят два белых голубя – и тот, кто слетал за товарищем, и тот, кого он привел и, может быть, спас// Хорошо им! И мне хорошо, глядя на них. Хоть я и один. один, как всегда».

Единение двух птиц, забота их друг о друге только оттеняют одиночество человека. Причем Тургенев тонко показывает психологическое состояние лирического «я»: ему хорошо, глядя на голубей, но в то же время осознание собственного одиночества вызывает в нем светлую грусть. Чувство одиночества связано с чувством страха перед смертью . Но это одиночество преодолимо желанием жить, которое может объединить души («Собака», «Морское плавание» и т.д.).

Наиболее пронзительно тема одиночества раскрывается в стихотворениях, так или иначе посвященных чувству любви. В миниатюре «Без гнезда» явственно прослеживается тема одиночества в любви, усталости от поисков счастья и семейного очага. Герой сравнивает себя с птицей, которая пролетает «мертвую» пустыню и такое же море в поисках места, где можно свить гнездо. Но нет в мире такого места для героя, и он с грустью и тоской вопрошает: «И не пора ли и мне - упасть в море?». Такое мировосприятие писателя не случайно, достаточно вспомнить его трагическую любовь-привязанность к Полине Виардо, вынуждающую жить, как писал Некрасову Тургенев, «на краешке чужого гнезда»[33].

Лирический герой стихотворения «Как хороши, как свежи были розы…»под музыкальный аккомпанемент вспоминает о светлом прошлом, о первой любви, о доме, наполненном смехом, музыкой, голосами… И на этом фоне контраста картина настоящего: зима, вечер, одинокая свеча, тишина, смерть на пороге: «Свеча меркнет и гаснет. […] жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ. Мне холодно. Я зябну. И все они умерли. умерли. //Как хороши, как свежи были розы.».

На помощь в борьбе с унынием и безнадежностью могло бы прийти чувство веры, но Тургенев был атеистом. Избрав в качестве философии веру в точное знание, он всегда стремился выйти за четко очерченные рамки точной науки. Религиозная проблема стояла всегда, независимо от своего разрешения, в центре его духовных запросов. Графине Е.Е. Ламберт Тургенев писал: «Да, земное всё прах и тлен – и блажен тот, кто бросил якорь не в эти бездонные волны! Имеющий веру – имеет всё и ничего потерять не может; а кто её не имеет – тот ничего не имеет, – и это я чувствую тем глубже, что я сам принадлежу к неимущим! Но я ещё не теряю надежды» [43, 61]. В этом сказывается драма неверующего, но религиозно настроенного человека.

Сложный процесс самоидентификации писателя относительно христианской религии, который переживал Тургенев на протяжении всей жизни, рассматривает В.Н.Топоров в своей работе «Странный Тургенев». Исследователь указывает на автобиографический контекст, который обнаруживается в изображении духовных исканий тургеневского героя, в том числе и в вопросах веры. Строчки из юношеской поэмы Тургенева «Стено» («…я, / как неба жажду веры, . жажду долго, / А сердце пусто до сих пор»), по мнению исследователя, - свидетельствует о мучительном осознании собственной неспособности постичь душу христианского вероучения, которое испытывал начинающий писатель. «Это отсутствие веры осознавалось как его личная ущербная особенность: что значит вера, об этом он догадывался, общаясь с людьми глубоко религиозными и черпавшими в вере жизненную силу […]. Сам он дара веры был лишен или не сумел его развить». [37, 44]

Вместе с тем, пишет В.Н.Топоров, неуверенность в своей принадлежности к христианству не мешала писателю быть обладателем и носителем христианских представлений о нравственности: «Обладая высокими качествами души, которые можно считать христианскими по преимуществу, стремясь и в жизни своей быть (точнее - вести себя) христианином, Тургенев целомудренно никогда не называл себя христианином». [37,45] Цитируя размышления писателя: «Имеющий веру, имеет все и ничего потерять не может, а кто ее не имеет, тот ничего не имеет… И если я не христианин, то это мое личное дело, мое личное несчастье…», - исследователь приходит к заключению: «Когда внутренний свет мерк и погасал, Тургенев тянулся к иному свету, от него ждал своего спасения, хотя и видел, что тяжелый мрак обступает со всех сторон этот слабый свет».

Приведенное высказывание Тургенева свидетельствует о том, что вопросы веры были предметом его внутренней рефлексии, результатом которой стало развитие темы Христа. Писатель благоговел перед личностью Спасителя, не признавая его божественности. Стихотворение «Христос» представляет собой воспоминания о впечатлении, пережитом в юности, когда автор в церкви увидел Христа: «Вдруг какой-то человек подошел сзади и стал со мною рядом. Я обернулся к нему, но тотчас почувствовал, что этот человек - Христос».

Как замечает В.Н.Топоров, «тургеневский» Христос, который ему близок и влечет его к себе, - «душевный», как по сути дела душевно все общечеловеческое, «среднее», вне крайностей находящееся, когда оно к тому же человекообразно и несет в себе человеческую теплоту…». [37,47] В заключение стихотворения Тургенев пишет: «Только тогда я понял, что именно такое лицо – лицо похожее на все человеческие лица, - оно и есть лицо Христа» Эта мысль о Христе как человеке, а не Сыне Божьем, является одним из свидетельств, по мнению исследователей мировоззрения писателя, его отклонении от ортодоксального вероучения, неприятия самого духа христианства. Вместе с тем, как считает В.Г.Одиноков, доктор филологических наук, такая позиция Тургенева сближает его представления о Христе с толстовскими, суть которых в утверждении «начала божества» прежде всего в патриархальной массе русского крестьянства». «Тургенев не мог не чувствовать душу христианской религии и христианской культуры, поэтому он логично пришел к осмыслению образа Христа», - пишет В.Г.Одиноков. С точки зрения исследователя, в оценке отношения Тургенева к религии не может быть однозначного решения: «Тургенев стоит уже где-то на пороге религиозной веры, но пока он еще не очень убежден, что за порогом земного и столь дорогого ему по самому глубокому существу бытия человека на земле не простирается безразличный и холодный космос. Но он готов, однако, допустить веру в рациональный мир собственных представлений». [25,240]

Он навсегда остался на пороге религиозной веры с обнаженной головой, ищущим взглядом и безмолвными устами, в которые не вложена молитва. Это трагедия атеиста, тоскующего по молитвенному дару. Перед открывающейся пустотой загробного мира, перед невозможностью молитвы, перед вечным отсутствием или молчанием божества, Тургенев чувствует великую возрождающую силу в облике и слове Христа. Он до конца очеловечивает спасителя и в этом видит смысл и величие Его явления в мире[13]. Таким было тургеневское христианство. В стихотворении «Монах», Тургенев говорит об иных святынях, которые спасают его душу. Герой видит молящегося монаха и завидует тому: «Он добился того, что уничтожил себя, свое ненавистное я; но ведь и я - не молюсь не из самолюбия. //Мое я мне, может быть, еще тягостнее ж противнее, чем его – ему». Но здесь же замечает: «Он нашел, в чем забыть себя. да ведь и я нахожу, хоть и не так постоянно». Перед безразличием неба, перед равнодушием природы и ужасом смерти, перед пугающим одиночеством и ничтожеством людской среды, жизнь получает смысл лишь от глубокой душевной привязанности, от евангельской правды, от создания новой красоты. Любовь, кротость, творчество - вот, что спасает писателя от уныния.

Знаменитый философ Николай Бердяев, уделивший большое внимание теме одиночества, отмечал: «Истинное преодоление одиночества и достижение общения есть переход от "я" к "ты" в любви, в дружбе…» [8, c. 280]. Именно такой «переход» осуществляется в стихотворениях «Собака», «Воробей», «Мы еще повоюем».

Писатель понимает, что есть ценности, ради которых стоит «не дать проскользнуть жизни между пальцев»[27, 143]. Именно жизнь воспевает Тургенев в стихотворении «УА.! УА.!» . Он вспоминает об увлеченности в юности философами - Байроном, Манфредом - и «лелеит мысль о самоубийстве». И вот однажды, забравшись высоко в горы, он решил навсегда расстаться с «ничтожным миром». Но крик младенца, неожиданно раздавшейся в «этой пустынной дикой выси, где всякая жизнь, казалось, давно замерла», возвратил его к жизни.

Две противоречивые картины видит читатель. Мертвые скалы и камни, резкий холод, черные клубы ночных теней и страшная тишина - царство смерти. Низкая хижина, трепетный огонек, молодая женщина-мать и крик ребенка олицетворяют жизнь Когда, казалось бы, все умерло, раздается крик младенца, «спасительный крик», и опять трепещет тот же огонек, и пробуждается чувство «задыхающейся радости». Писатель торжествует: жизнь победила смерть. С пробуждением в человеке любви к жизни уходят романтические мечты: «Байрон, Манфред, мечты о самоубийстве, моя гордость и мое величие, куда вы все девались? .[…]О горячий крик человеческой, только что народившейся жизни, ты меня спас, ты меня вылечил!»»

Тем же чувством восторженного ликования жизни преисполнено стихотворение «Воробей». Маленькая птица самоотверженно кидается защищать своего птенца от «громадного чудовища». Увиденная автором всепобеждающая сила любви, заставляет его трепетать перед этим чувством; философское осмысление увиденного формирует мысль в последней фразе стихотворения: « Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».

Любовь у Тургенева та сила, которая может противостоять неизбежной смерти, неотвратимому року, безразличию вселенной. Такова основная идея стихотворения «Мы еще повоюем!», борцам неведомы страх и уныние, поэтому «грустные думы тотчас отлетели прочь: отвагу, удаль, охоту к жизни почувствовал» автор.

Любовь - это огромная мощь, она наделяет маленького человека силой самопожертвования. Только любовь-жертва способна сделать индивида поистине счастливым. Истинная любовь ломает эгоизм, расширяет душу человека: «Чужое я внедрилось в твое: ты расширен - и ты нарушен; ты только теперь зажил и твое я умерщвлено» (стихотворение «Любовь»).

С любовью писатель говорит о русском языке. С необыкновенным лиризмом, тонкостью и нежностью относится великий поэт к русскому слову. Он говорит о русском языке как о верной и прочной опоре, способной помочь во всех трудностях и горестях человеческой жизни не только одного индивида, но и целого народа! Народ признается носителем, творцом и хранителем тех жизненных ценностей, без которых немыслимо будущее ни России, ни самого народа. К таким непреходящим духовно-нравственным, культурным ценностям, согласно основной идее писателя, относится «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Элементы сюжета стихотворения последовательно отсылают читателя то к некоторым фактам биографии писателя, то к тем историческим событиям, которые не один год тревожили художника, заставляли его сомневаться, почти отчаиваться в будущем России, общества, русского народа.