«Философские взгляды Платона и Аристотеля»

Для Платона познание мира заключается в проникновении сначала в идею, определяющую каждую отдельную вещь. Когда же человек сумеет понять, "увидеть умом" эту отдельную прекрасную вещь, он познает, что такое прекрасное многих вещей. Проникнув в самую суть прекрасного материального тела, человек поймет и его прекрасную идею, то есть как бы его прекрасную душу. Переходя от познания единичного прекрасного предмета к нескольким, а затем к еще большему их количеству и, наконец, к прекрасному множеству; шаг за шагом, ступенька за ступенькой можно подняться до самой общей идеи красоты и, следовательно, от частного и конкретного к общему и, наконец, к наивысшему обобщению. Платон предстает здесь как подлинный античный философ, разработавший систему именно объективного идеализма. Платоновская идея - чисто античная, так как она мыслится не как порождение субъективного сознания, а вечно пребывает вовне, отражаясь в осязаемой и видимой действительности. Только философ, то есть "любитель мудрости", искатель высшей истины и поэт в душе, может ощутить за внешней однообразностью жизни высшую красоту, к которой он неизменно и страстно стремится.

В поисках прекрасного мы находим у Платона основу для создания его учения о выразительных и совершенных формах бытия, то есть того, что современная наука именует эстетикой. На этой эстетической теории Платона тоже лежит печать идеализма, в сущности, говоря, сужающего границы искусства и значение художника или поэта.

Диалектическая форма естественно вытекала у Платона, как предста-вителя античной классики, из необычайной живости и подвижности аттиче-ского мышления и из потребностей чисто литературного развития, шедшего из эпоса, лирики и драмы к лирико-эпической и драматической прозе. Ан-тичная философия, как и все античное творчество, немыслима без вечной постановки новых вопросов, без страсти к спорам, без восторга перед ре-чами и цветистой риторикой.

Характер диалога у Платона много раз менялся. Он более драматичен в произведениях ранних и зрелых ("Протагор", "Федр", "Пир", "Федон"), бо-лее уравновешен и спокоен в поздних ("Тимей", "Законы"), часто доходя до степени пассивного согласия с Сократом, всегда ведущим основную линию спора.

В изобилии поэтических приемов Платон превосходит лучших ораторов древности. Диалоги его пронизаны речами, в которых греки, начиная с Го-мера, были великими мастерами. Диалог "Пир", например, весь состоит из пиршественных речей, каждая из которых посвящена определению эроса, то есть любви. Речь Алкивиада представляет собой образец хвалебной ре-чи (энкомия) Сократу. В ней много шутки, остроумия, веселого балагурства, за которыми скрывается глубокое преклонение перед вдохновенным обра-зом Сократа. Алкивиад говорит:

"Хвалить же, друзья мои, Сократа я попытаюсь путем сравнений. Он, верно, подумает, что я хочу посмеяться над ним, но к сравнению я намерен прибегать ради истины, а совсем не для смеха.

Более всего, по-моему, он похож на тех силенов, какие бывают в мас-терских ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказы-ваются изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия. Что ты сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты, пожалуй, и сам не ста-нешь оспаривать. А что ты похож на них и в остальном, об этом ты послу-шай. Скажи, ты дерзкий человек или нет? Если ты не ответишь утверди-тельно, у меня найдутся свидетели. Далее, разве ты не флейтист? Флей-тист, и притом куда более достойный удивления, чем Марсий. Тот завора-живал людей силой своих уст, с помощью инструмента, как, впрочем, и ны-не еще любой, кто играет его напевы. Ты же ничем не отличаешься от Марсия, только достигаешь этого же самого без всяких инструментов, од-ними речами. Когда мы, например, слушаем речь какого-нибудь другого оратора, даже очень хорошего, это никого из нас, правду сказать, не волну-ет. А, слушая тебя или твои речи в чужом, хотя бы и очень плохом переска-зе, все мы, мужчины, и женщины, и юноши, бываем, потрясены и увлечены.

Что касается меня, друзья, то я, если бы не боялся показаться вам со-всем пьяным, под клятвой рассказал бы вам, что я испытал, да и теперь еще испытываю, от его речей. Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, из глаз моих от его речей льются слезы, то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хо-рошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходи-ла в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил ме-ня часто в такое состояние, что мне казалось - нельзя больше жить так, как я живу. И ты, Сократ, не скажешь, что это неправда. Да я и сейчас отлично знаю, что стоит лишь мне начать его слушать, как я не выдержу и впаду в такое же состояние. Ведь он заставит меня признать, что при всех моих не-достатках я пренебрегаю самим собой и занимаюсь делами афинян. По-этому я нарочно не слушаю его и пускаюсь от него, как от сирен, наутек, иначе я до самой старости не отойду от него. И только перед ним одним ис-пытываю я то, чего вот уже никто бы за мною не заподозрил,- чувство сты-да. Я стыжусь только его, ибо сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а стоит мне покинуть его, соблазнясь почестями, которые ока-зывает мне большинство. Да, да, я пускаюсь от него наутек, удираю, а когда вижу его, мне совестно, потому что я ведь был с ним согласен. И порою мне хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя я, с другой стороны, от-четливо знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше. Одним уло-вом, я и сам не ведаю, как мне относиться к этому человеку. Вот какое дей-ствие оказывает на меня и на многих других звуками своей флейты этот са-тир".

В "Апологии Сократа" речи Сократа на суде просты, естественны, чело-вечески убедительны и драматичны. После вынесения ему смертного при-говора Сократ обращается с речью к народному собранию.

"Из-за малого срока, который мне осталось жить, афиняне, теперь пой-дет о вас дурная слава, и люди, склонные поносить наш город, будут ви-нить вас в том, что вы лишили жизни Сократа, человека мудрого,- ведь те, кто склонны вас упрекать, будут утверждать, что я мудрец, хотя это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само собой; вы видите мой возраст, я уже глубокий старик, и моя смерть близка. Это я говорю не всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще вот что хочу я сказать этим людям: быть может, вы думаете, афиня-не, что я осужден потому, что у меня не хватило таких доводов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и го-ворить все, чтобы избежать приговора. Совсем нет. Не хватить-то у меня, правда, что не хватило, только не доводов, а дерзости и бесстыдства и же-лания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать: чтобы я оплакивал себя, горевал - словом, делал и говорил многое, что вы привык-ли слышать от других, но что недостойно меня, как я утверждаю. Однако и тогда, когда мне угрожала опасность, не находил я нужным прибегать к то-му, что подобает лишь рабу, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищал-ся таким образом. Я скорее предпочитаю умереть после такой защиты, чем оставаться в живых, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти любыми способами без разбора. И в сражениях часто бывает, очевидно, что от смерти можно уйти, бросив оружие или обратившись с мольбой к пресле-дователям: много есть и других уловок, чтобы избегнуть смерти в опасных случаях,- надо только, чтобы человек решился делать и говорить все что угодно.

Избегнуть смерти нетрудно, афиняне, а вот что гораздо труднее - это избегнуть испорченности: она настигает стремительней смерти. И вот меня, человека медлительного и старого, догнала та, что настигает, не так стре-мительно, а моих обвинителей, людей сильных и проворных,- та, что бежит быстрее,- испорченность. Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедли-вости. И я остаюсь при своем наказании, и они при своем. Так оно, пожалуй, и должно было быть, и мне думается, что это правильно.

А теперь, афиняне, мне хочется предсказать будущее вам, осудившим меня. Ведь для меня уже настало то время, когда люди бывают особенно способны к прорицаниям,- тогда, когда им предстоит умереть. И вот я ут-верждаю, афиняне, меня умертвившие, что тотчас за моей смертью постиг-нет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы меня пока-рали.

Сейчас, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше поя-вится у вас обличителей - я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягост-нее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь.

Такой способ самозащиты и не вполне надежен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня осу-дил, я покидаю вас".

Платон часто использует также мифы или мифологические рассказы, не традиционные, а им самим созданные, которые имеют у него символи-ческий смысл, выражая его философскую концепцию.

Таковы, например, мифы о периодах возраста космоса, о движении бо-гов и душ на крылатых колесницах по небесной сфере, о занебесной земле, о космическом круговороте души и т. д. Самый яркий синтез философии и мифологии дан у Платона в образе Эроса, символа вечного стремления к истине.

Мудрая беседа говорящих иной раз прерывается у Платона бытовыми сценами, в которых вырисовывается живописный образ героев, обстановка, их окружающая, самая атмосфера спора.

Здесь софисты - то важные, надменные, разодетые (Протагор, Гиппий), то смешные самохвалы (Ион), то бесцеремонные и наглые (Фразимах в "Государстве"). Колкие насмешки, саркастически-иронические выражения, пародийные ситуации в реальной бытовой обстановке также характеризуют диалоги Платона как художественную прозу.

Платону в равной мере удаются веселый комизм, тонкий юмор, залая сатира ("Ион", "Гиппий больший", "Протагор", "Пир") и глубокая, проникно-венная обрисовка драматических и даже трагических событий с целым ря-дом житейских деталей: суд над Сократом ("Апология"), его пребывание в тюрьме ("Критон"), прощание с друзьями и женой, последняя беседа, омо-вение перед смертью и снятие кандалов, горе учеников, чаша с ядом, кото-рую спокойно выпивает Сократ, его хладнокровное наблюдение над дейст-вием яда и, наконец, последнее слово перед смертью.

Платону также в равной мере свойственны высокий драматизм повест-вования и комической ситуации. Недаром Сократ говорит, что "один и тот же человек должен уметь сочинять и комедию и трагедию" и что "искусный трагический поэт является также и поэтом комическим".

В целом стиль Платона - отражение зрелой греческой классики, в кото-ром достигли синтеза все известные тогда лиро-эпические, драматические и ораторские художественные методы.

Несмотря на свой идеализм, Платон сохранил доверие к объективным основам жизни - космической и общественно-политической, чем и оградил себя от субъективизма и беспредметного эстетизма, наступавшего вместе с эллинистической эпохой.

2. Философские взгляды Аристотеля

2.1 Философия Аристотеля

Аристотель из города Стагиры (384-322 гг. до н. э.), сын придворного врача царя Филиппа Македонского, один из воспитателей Александра Ма-кедонского, ученик Платона по Академии, основатель Ликея, своей фило-софской перипатетической школы в Афинах,- подлинный энциклопедист античности.

Аристотель действительно был философом и ученым огромного диапа-зона: он занимался философией, логикой, этикой, психологией, риторикой и поэтикой. Хотя Аристотель двадцать лет был учеником Платона, но в даль-нейшем он проявил большую самостоятельность. Прежде всего, он отрицал наличие двух миров - мира идей и мира вещей. Каждая вещь у Аристотеля заключает в себе не только свою материальную основу, но и свою идею (или, что то же, форму, следуя позднему латинскому термину), действую-щую причину и цель своего развития.

Эти философские принципы Аристотеля сказались в его эстетических требованиях, предъявляемых к искусству, произведению искусства и мас-терству поэта. Специально вопросам теории и практики искусства посвяще-ны "Риторика" и "Поэтика".

Вместе с тем он довольно холодно относится к многовековой греческой лирике. Аристотель, конечно, прекрасно знал ее и часто цитировал, но ду-ша его была полна эпического драматизма или драматического эпоса, где для лирики оставалось уже мало места. Столь великие имена, как Пиндар, появляются на страницах сочинений Аристотеля редко и не с очень боль-шим эстетическим содержанием. Другого хорового лирика, Стесихора, Ари-стотель использует по преимуществу как автора басен. О Вакхилиде же, этом третьем великом хоровом лирике древней Греции, у Аристотеля нет ни одного слова.

Изучение аристотелевских оценок всей греческой литературы, особен-но Гомера и трагедии, а в трагедии особенно Еврипида и Агафона, свиде-тельствует о том, что Аристотель был очень далек от простой и наивной абсолютизации своих философских убеждений.

Аристотель как деятель поздней классики был свидетелем развала классического полиса и уже готов был встать на точку зрения нового, имен-но эллинистического общества. Но его бесконечные связи с классикой ран-него и зрелого периода помешали ему стать философом и эстетиком элли-низма и только привели его к безысходным противоречиям, к бегству от прославляемой им классической демократии, к страху подвергнуться участи Сократа.

Так, великому мыслителю древности пришлось спрятаться на острове Эвбее, где он вскоре умер, страдая мучительнейшими противоречиями вре-мени, еще не покончившего с погибающим классическим полисом, но пока еще не способного превратиться в огромную военно-монархическую орга-низацию наступающего эллинизма.